Он взял кортик, прочел на лезвии торжественные слова: «ШТАНДАРТ». ЧЕСТЬ И СЛАВА».

Весной 1911 года, когда возник кризис власти, Столыпин на три дня прервал сессию Думы, а Гучков – в знак протеста – сложил с себя председательские полномочия. Протест свой он выражал лично Столыпину, но – странное дело! – это нисколько не ухудшило их личных отношений. Гучков был страстным поклонником Столыпина, он преклонялся перед самой «столыпинщиной». Подобно провинциальной барышне, которая обвешала свою кровать карточками душки-тенора, так и Гучков буквально завалил свою картиру бюстами, портретами и фотографиями премьера…

Столыпин позвонил ему по телефону:

– Александр Иваныч, мой цербер Курлов сообщил из Киева, что приготовления к торжествам закончены. Очевидно, я выеду двадцать пятого, дабы на день-два опередить приезд царской семьи. Не хотите ли повидаться… на прощание?

– С удовольствием. С превеликим!

– Тогда я скажу Есаулову, чтобы вас встретил…

Гучков на извозчике доехал до Комендантского подъезда Зимнего дворца, где его встретил штабс-капитан Есаулов – адъютант премьера, хорошо знавший думского депутата в лицо.

– Пра-ашу! Петр Аркадьевич ждет вас…

Столыпин сидел за чайным столиком возле окна, открытого на Неву; его острый чеканный профиль отлично «читался» на фоне каменной кладки фасов Петропавловской крепости.

– Ну, как там управляется на вашем месте Родзянко? – спросил он, подавая вялую прохладную руку, и, не дождавшись ответа, пригласил к столу: – Садитесь. Чай у меня царский…

В ресторане-поплавке играла веселая музыка.

– А дело идет к закату, – вздохнул Столыпин. – Запомните мои слова: скоро меня укокошат, и укокошат агенты охранки!

Премьер ожидал выстрела – не слева, а справа.

– Быть того не может, – слабо возразил Гучков. – Газеты пророчат, что в Киеве вы получите графский титул.

– Возможно, – отозвался Столыпин. – В разлуку вечную его величество согласится воткнуть мне в одно место павлинье перышко. В конце-то концов я свое дворянское дело сделал!

– Ваша отставка вызовет развал власти…

– Ничего она не вызовет, – отвечал Столыпин.

Казалось, внутри его что-то оборвалось – раз и навсегда. Неряшливой грудой сваленные в кресло, лежали выпуски газет, в которых из «великого» его сделали «временщиком» и открыто писали, что царь лишь подыскивает благовидную форму, чтобы достойно облечь в нее падшего премьера… Столыпин буркнул:

– Здесь пишут, что даже Витте был лучше меня.

– Мария Федоровна не позволит сыну устранить вас!

Длинная кисть руки Столыпина, темная от загара, безвольно провисшая со спинки стула, в ответ слегка шевельнулась.

– Никакая фигура и никакая партия уже не способны восстановить мое прежнее положение. Я физически ощущаю на себе враждебность двора… неприязнь царя и царицы…

Конечно, губернатором на Тамбов или Калугу его не посадишь. Гучков слышал, что специально для Столыпина замышляют открыть грандиозное генерал-губернаторство на Дальнем Востоке (почти наместничество). Поговаривали, что сделают правителем Кавказа. Столыпин с жадностью раскурил толстую папиросу.

– Не верьте слухам! Даже послом в Париж меня не назначат. Все будет гораздо проще, чем вы думаете. Я та самая кофеинка, которая попала в рот государю, когда он пил кофе: мешает, а сразу не выплюнешь. Однако, – продолжал Столыпин, покручивая в пальцах обгорелую спичку, – сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что Царское Село не может простить мне одного…

Чай был невкусен, и Гучков отставил чашку.

– Чего же там не могут простить вам?

Столыпин через плечо выбросил спичку в окно.

– Я не сошелся с Гришкой Распутиным! Меня с ним не раз сволакивали. Почти насильно, будто женить собирались. Я способен бороться с любым дьяволом. Но я бессилен побороть те силы, что стоят за Распутиным… Мы еще не знаем, кто там стоит!

Гучков вынес от этой встречи ужасные впечатления. Казалось, он пил чай с политическим трупом, который ронял мертвые земляные слова, а рука покойника играла обгоревшей спичкой, и костяшки пальцев опускали в чашку гостя большие куски искристого бразильского рафинада из царских запасов. Зарождалась какая-то новая бесовская авантюра, в которой до сих пор многое еще не выяснено, но Столыпин уже предчувствовал близость гибели…

…За неделю до отбытия в Киев царской семьи тронулись в путь еще два путешественника – Егорий Сазонов и Гришка Распутин, билеты у которых были взяты до Нижнего Новгорода.

Уже начинался дележ столыпинского наследства!

* * *

Пропились в дороге так, что, когда вылезли из поезда на вокзале в Нижнем, наскребли в карманах только три рубля и шестнадцать копеек. От путешественников нехорошо пахло… Сазонов сказал:

– С тобой ездить – живым не вернешься.

– Ништо! Дорога – праздник. Коли в поезд запихнулся, так пей без памяти, покеда не приедешь… А иначе-то как же?

– Ты есть хочешь? – спросил его Сазонов. – Чай, губернатор-то накормит и денег даст…

Одного прохожего господина Распутин спрашивал:

– Где тут Хвост-то ваш сыскать?

– Алексея Николаевича Хвостова, – уточнил Сазонов.

– Губернатора? Так вы на месте его вряд ли застанете. За Окой искать надо… Сейчас ведь шумит наша славная ярмарка!

Но все же показал, как пройти до присутственных мест, которые располагались внутри древнего нижегородского кремля, вблизи Аракчеевского кадетского корпуса. На их счастье, в канцелярии сказали, что губернатор на месте – в кабинете.

– Веди нас к нему, – велел Гришка чиновнику.

– Господа, а кто вы такие?

– Я говорю – веди, а то хужей будет…

Хвостов без промедления принял обоих.

– Я о вас немало слышал, – сказал он Гришке.

Это воодушевило Распутина, который, сидя на стуле, расставив ноги, битых полчаса размусоливал зловещую тему о том, как его уважают цари и что он может сделать все что хочет.

– Все можете сделать? – прищурился Хвостов.

– Все, – ответил Распутин, не поняв иронии.

– Отлично, если так. А зачем в Нижний пожаловали?

Распутин сказал, что прибыли «посмотреть его душу».

– Душа – это слишком расплывчато. Нельзя ли точнее?

Молодой толстяк смотрел на них с умом, в щелках глаз Хвостова светилась нескрываемая усмешечка. Распутин сгоряча выпалил:

– Хошь быть министером дел унутренних?

– Премьер Столыпин и есть по совместительству эм-вэ-дэ. Так что, господа, вы предлагаете мне занятое место.